– Я родился на Украине, – рассказывает ветеран, – в селе Шевченково, в Сумской области.
Отец, Иван Максимович Талала, участник Финской войны, уходил на фронт – и мама, беременная мною, провожала его до станции, восемь километров шла пешком.
Когда мои родные уходили на войну, они – простые малограмотные крестьяне – понимали, что идут воевать за Родину, за мир и лучшую жизнь для своих детей. И отец, и два его старших брата – Никита и Степан – погибли во время войны, но считаются пропавшими без вести. Так что отца я видел лишь на фотографиях, знаю его только по воспоминаниям родных. Ни написать ему, ни получить письмо с фронта возможности не было: село заняли фашисты. Знаю, что он, как и большинство односельчан, пропал без вести в 1941 году, о чём свидетельствуют документы Министерства обороны, уточняющие потери. Извещение на отца пришло только в 1943-м, после освобождения деревни.
Во время войны я был совсем малышом, но рассказы старших помню хорошо. Из нашего села на войну ушло несколько сотен мужчин – практически всё взрослое мужское население, за исключением стариков. Очень многие не вернулись с полей сражений. Уже в мирное время в селе установили мемориальный комплекс в честь советских воинов – освободителей и односельчан, защищавших Родину. На нём высечены имена сотен красноармейцев, которые погибли при защите и освобождении нашего села: это были люди разных национальностей – но все они сражались за правое дело, за нашу общую Родину, нашу свободу, за мир. Помню, как после войны находили в окрестностях села останки многих погибших наших бойцов – и хоронили в братских могилах. В 50-х годах их захоронили в общей братской могиле, где и установили мемориал.
Когда мужчины ушли на войну, дома из нашей семьи остались мамины родители, мама отца, моя мама и четверо младших детей: шестилетний Коля, четырёхлетняя Маша, двухлетний Саша и новорождённый я.
Когда оккупанты шли через наше село на восток, то надолго не задержались. Однако же, как и везде, назначили своих ставленников – старост и полицаев. Эти предатели часто ходили по домам – отбирали съестное, уводили скот, который отправляли по железной дороге в Германию. И молодёжь угоняли в Германию – на работы. Например, у нашей соседки забрали дочь – родители её ласково называли Домка, – так она там и сгинула.
Как-то раз полицаи пришли и забрали у нас единственную корову, Зорьку – я её, пёструю, и сейчас помню. А она – наша кормилица: в семье-то четверо маленьких детей! Тогда бабушка пошла к загону, куда собрали угнанную у жителей скотину. Увидела нашу корову. А рядом стоял полицай, караулил скот до отправки в Германию. Бабушка его знала – и в отчаянии стала буквально на коленях умолять отдать корову: ведь без неё мы были практически обречены на голодную смерть. Полицай корову отдал: сказал, чтобы бабушка быстро её забирала и уводила, пока никто не видит. То ли сжалился, то ли остатки совести пробудились, то ли просто подумал, что это ему зачтётся, когда вернётся Красная Армия и за всё придётся ответить… А корова потом ещё после войны жила довольно долго.
Как и везде в округе, у нас сеяли рожь, пшеницу. До обмолота её хранили в сараях – клунях. Когда в селе стояли венгры – союзники немцев, – то их солдаты жили в клунях. Урожай оккупанты забирали – но всё же часть зерна удавалось спрятать. Им и питались, да ещё тем, что на огороде вырастили. Партизаны? Может, и были. Но им у нас развернуться было особо негде – лесов мало. В Путивле, в сорока километрах от Конотопа, был организован партизанский отряд: командовал им С.А. Ковпак, комиссаром был С.В. Руднев.
Недалеко от нас город Конотоп – крупный железнодорожный узел, который немцы никак не хотели выпускать из рук. Фашисты, наступая и отступая, каждый раз проходили через наше село. В результате сгорела половина домов: и в ходе боёв, а больше – из-за того, что оккупанты, драпая, поджигали всё, что попадалось под руку. Помню, когда немцы убегали из деревни, то один из них на моих глазах поджёг дом моей бабушки – и дал дёру. Красноармеец его нагнал и застрелил – но дом отстоять не смогли: соломенная крыша вспыхнула мгновенно… И школу разрушили, когда стреляли по расположившемуся в ней вражескому штабу. Так что занятия после изгнания захватчиков проходили в бывшей церкви и в доме, где раньше жил священник.
Мама рассказывала: в войну, во время уборки урожая, меня не с кем было оставить – все в полях. Мужчины-то ушли на фронт – и работать приходилось женщинам, старикам и подросткам. Вот и вынуждена была мама брать меня с собой в поле. Мне подстилали какую-нибудь рогожку или одеяльце, лепили из хлеба соску-рожок. Я притихну, никому не мешаю, а взрослые работают.
Окончательно прогнали оккупантов только в 1943-м, после победы в Курской битве. Враг отступал с боями через наше село. Чтобы спастись от бомбёжек и артиллерийских обстрелов, дедушка вырыл в огороде укрытие вроде маленького блиндажа, на котором сверху росли кусты калины и бузины – и мы там прятались.
Война кончилась. Мирная жизнь постепенно налаживалась. Но жили крайне бедно. Пахали на коровах, в том числе на нашей Зорьке. Техники-то практически никакой не было: ни тракторов, ни комбайнов. Быков – и тех не хватало! После такой работы корова доиться почти перестала – давала лишь около литра молока в сутки. А государству нужно было сдать в год триста литров. Так что мы сами молока не пили. А ещё нужно было сдавать яйца, если есть птица. Если заколол телёнка или поросёнка – обязан сдать шкуру. По дворам ходили ответственные работники и всякие активисты – переписывали всё имущество. Спрашивали, какая есть живность. Если корова замычит – её уже не спрячешь. Поросёнка, правда, прятали: лежит себе в сарайчике и не хрюкает. Так делали все – и на это закрывали глаза. Ну, а на Рождество свиней кололи. Причём по ночам, чтобы никто не увидел. Щетину палили так: возьмут пук соломы, подожгут – и опаливают. Ночью-то, бывало, выйдешь на улицу – и видишь: то тут, то там во дворах вспыхивает костёр. Следы потом заметали, чтобы никто ничего не обнаружил. Сейчас это кому-то покажется забавным. А тогда было не до смеха: могли и наказать за то, что от государства утаил. К тому же, действовал так называемый «закон о пяти колосках»: кто подберёт пять хлебных колосков на колхозном поле, тому дадут срок – пять лет. Когда шла уборка урожая, трудились, пока погода позволяла. Если ночь лунная, то и при свете луны – иначе не успеешь собрать урожай, а за это тоже могли наказать.
Из родных моих с войны вернулся только двоюродный дядя Николай Бовтун. Он был ранен под Кенигсбергом. Осколок в нём так и сидел всю жизнь: доставать было трудно и опасно. Работал он плотником. Скончался в 1966-м. Такая же картина по всей деревне: из нескольких сотен призванных в ряды РККА уцелело несколько десятков. Практически все, кто вернулся, были ранены, многие – тяжело, так что и прожили потом недолго. Из моих друзей почти ни у кого не было отцов: погибли на фронте. На нашей улице – длинной, километра полтора – взрослых мужиков после войны жило два человека. Среди возвратившихся был Николай Ульянович Драпико – он ходил на костылях после тяжёлого ранения. Ему довелось участвовать в пленении фельдмаршала Паулюса. Рассказывал, что немцы держались высокомерно, как будто не их брали в плен, а наоборот!..
После войны, конечно, надо было поднимать сельское хозяйство. А техники, повторюсь, никакой. К тому же, люди в поле или в лесу нередко гибли или калечились, наткнувшись на неразорвавшиеся снаряды, мины или бомбы. Мы, мальчишки, часто находили пули, гильзы, патроны. Как-то раз в сентябре мы были в школе – и тут раздался оглушительный взрыв. Потом оказалось, что в поле выпахали снаряд, и один парень, то ли по глупости, то ли по неосторожности, взял его в руки, стал стучать по нему палкой, и при этом шёл к костру, где сидели ребята. Снаряд взорвался – и от парня ничего не осталось. Это было жутко.
В войну жили голодно. Но и после её окончания было трудно. Питались, в основном, картошкой, суп варили из лебеды, а из лепестков белой акации делали лепёшки. Чаю, а тем более кофе или какао, конечно же, не было и в заводе. Пили воду, молоко – когда было, и, конечно же, компот, или, на нашем местном диалекте, узвар.
Одежда вся была домотканой. Коноплю собирали, вымачивали, а зимой, когда заканчивались полевые работы, пряли нить. Из готовой нити на ручных ткацких станках ткали полотно, а из него шили всю одежду: рубахи, портки, платья. Бедность была страшная. Летом ходили, в основном, босиком (детство босоногое!), если были галоши – то в них, а зимой – в какой-нибудь старой обуви. Бывало, что в семье не у всех есть что обуть – стало быть, кто выходит из избы, тот валенки и надевает. Случалось и так, что на одной ноге сапог, на другой валенок – просто больше носить нечего.
Электричество провели только спустя много лет после войны. До этого дома освещались керосиновыми лампами, а в войну – свечками, а то и вовсе лучинами. Иногда использовали горелки: глиняные плошки, в которых налито масло и плавает фитиль.
Посуда вся, в основном, была глиняной или деревянной. Гончары налепят горшков, мисок и прочей утвари, нагрузят на телеги и везут по деревням обменивать на яйца и другую снедь – денег-то ни у кого не было: в колхозах работали за трудодни, или, как говорили тогда, «за палочки»!
Ложки и половники-черпаки были деревянными, например, дедушка – мамин отец – делал такие. Был он работящий, умелый, плотницкими инструментами хорошо владел и нас учил. Мебель – стол, лавки, табуретки – дедушка, кстати, сделал своими руками. Лавки ставили вдоль стен, чтоб можно было спиной прислониться. Спали на полатях, а зимой, когда холодно, на русской печи с лежанкой. Подушки были перьевые, а тюфяки соломенные – те и другие тоже, конечно, не покупные. И одеяла – пуховые и лоскутные – тоже сами делали.
Также на продукты выменивали керосин, спички, соль и прочее. А во время войны и того не было. Так что, например, если нужно было разжечь огонь, вместо спичек обходились кресалами. А так ходили друг к другу: у кого печка топится, у того и попросишь огоньку.
Во время войны и сразу после её окончания школа не работала, так что мой брат Саша, старше меня на два года, пошёл в школу вместе со мной, и мы учились в одном классе. Саша вместе со старшим братом Колей помогал семье зарабатывать – пас деревенское стадо. И, конечно, уставал, порой домашнее задание сделать не хватало ни сил, ни времени. А учиться-то надо! Вот я и давал ему списывать. Учительница меня за это ругала. Но что было делать?
После войны мы ходили в школу-семилетку в родном селе, а потом я пошёл в десятилетку. Она находилась в селе Кошары, от нас восемь километров, пешком, в любую погоду. У кого были велосипеды – ездили на них. Дорога шла через болото, заросшее кустами тальника. Как-то раз шёл я с другом вечером по дороге через это болото – и вдруг мы услышали вой волков. А дело было осенью, темнело рано. На наше счастье, волки не напали, но страху мы натерпелись! Мама после этого заняла денег – и купила мне велосипед.
Потом вместе с другом Мишей ночевали в общежитии при школе. Брали с собой из дома какую-нибудь нехитрую снедь – хлеб, иногда лепёшки, картошку. Там была печь – так что зимой не мёрзли. В школе тоже не было электричества – только керосиновые лампы. Сейчас, в век электроники, это сложно представить.
Большого водоёма возле села не было, но был искусственный пруд, куда впадали ручьи. Специально сделали дамбу. Были и небольшие озерца – да практически все заболоченные. Там после войны полукустарным способом добывали торф – печи топить. А потом развернулась и промышленная заготовка, для чего осушали болота.
Окончил я школу и подался в Донбасс, там трудился на одной из шахт. Но поскольку мне было только 17 лет, работать под землёй меня не взяли, а поручили готовить специальные стойки для крепления лавы. Вообще-то мне, как несовершеннолетнему, полагался шестичасовой рабочий день, но я вкалывал по восемь, наравне с остальными. Жил в общежитии. Соседи по комнате хорошо зарабатывали – и крепко пили. Такая среда может засосать, как трясина – не вылезешь. Я подумал-подумал – и вернулся в родное село, там пошёл в кузницу молотобойцем. Кузнец, Иван Васильевич, был фронтовиком, иногда рассказывал о войне.
Призвали меня в армию. Служил в Харькове, где готовили операторов радиолокационных станций (РЛС). Затем направили нас в ГДР. Базировались мы в городке Йена в сорока километрах от Веймара. Как раз тогда случился Берлинский кризис, было решено построить Берлинскую стену, отделившую Западный Берлин от Восточного. Наши войска находились в повышенной боевой готовности – как перед войной: в Западной Европе стояли войска США и НАТО. К счастью, всё обошлось: кризис благополучно минул.
В то время – это был 1962 год – наш полк возили на экскурсию в бывший фашистский концентрационный лагерь Бухенвальд. Там стояли стелы, установленные в память об узниках – в том числе советских гражданах. Возле одного такого знака мы сфотографировались. Конечно же, очень трудно описать ужас, который творился в концлагере. Мы увидели чудовищные приспособления для пыток и убийства ни в чём не повинных людей. Печи крематория, в которых сжигали тела узников. Была там комната, где узников казнили – а чтобы они перед смертью ничего не заподозрили, говорили, что их ведут якобы на медосмотр. На её стене кровью было написано по-русски: «Отсюда живым никто не уходил!». Тела убитых нацисты не успевали сжигать, так что трупы вешали на крючья. Поэтому пол и стены подвала, где шли казни, буквально пропитаны кровью.
А ещё мы видели немые свидетельства того, как «практично» относились нацисты к тем, кого безжалостно убивали: горы снятой с узников обуви. Длинные женские волосы, из которых плели канаты. Абажуры, сделанные из кусков человеческой кожи с татуировками. А ведь через концлагеря прошли миллионы людей, которые жили, любили, мечтали, верили, надеялись – а потом были убиты, только за то, что не родились «истинными арийцами»!
В 1963-м я демобилизовался. Было такое постановление: солдат – отличников боевой и политической подготовки, собравшихся поступать в вуз, могли направить на шестимесячные подготовительные курсы. Я был секретарём ВЛКСМ батареи – перед праздниками выпускали стенгазеты, проводили мероприятия. Летом 1962 года, работая оператором РЛС, отличился на боевых стрельбах по реальным целям в условиях постановки активных помех. Полк получил отличную оценку, а мне на следующий день командир полка объявил благодарность – десять суток отпуска с поездкой на малую родину без учёта дороги туда и обратно. Осенью 1962 года меня направили на шестимесячные подготовительные курсы, которые проходили в школе при военном городке, где я служил.
Для поступления я выбрал Челябинский политехнический институт и стал заниматься. Осень, зима, весна – время пролетело быстро. Курсы заканчивались сдачей экзаменов, и при успешной их сдаче командование разрешало выехать в Советский Союз для поступления в вуз. Я подготовился хорошо и успешно выдержал вступительные экзамены – а сдавали мы математику устно и письменно, физику, сочинение и немецкий язык – и был принят на приборостроительный факультет ЧПИ, специальность «Радиоэлектронные приборы и устройства». После зачисления в институт меня демобилизовали из армии. Учиться в вузе предстояло пять с половиной лет. Преподавали у нас такие корифеи, как Василий Анатольевич Лосев и ректор Виталий Васильевич Мельников – кстати, оба фронтовики. Учиться было непросто, но интересно. Это сейчас все расчёты делают с помощью калькуляторов и компьютеров. А мы умели обращаться с логарифмической линейкой. Например, с её помощью я выполнял семестровое задание по теоретическим основам электротехники. Преподаватели говорили, что мне надо заниматься наукой. Так я попал в СНО – студенческое научное общество. Получил почётный диплом СНО за доклад по тематике научно-исследовательской лаборатории «Электрон», куда я устроился на полставки лаборантом. Учился хорошо, стипендию получал. А ещё подрабатывал. Помню, вдвоём с приятелем разгружали вагоны для овощной базы – её контора находилась на улице Елькина. Конечно, уставали, но что делать! Летом ездил на заработки в составе студенческих строительных отрядов. Например, после первого курса отправились мы строить машинно-тракторную мастерскую в Актюбинской области, в Казахстане. Помню, как возводили колонны под кран-балки.
Деньги зарабатывал, так что не голодал. Кое-какую одежду себе справил. Да и цены тогда были более-менее приемлемые: например, на рубль можно было взять комплексный обед в ресторане и вполне прилично поесть.
Помню, после третьего курса проходили мы практику на Челябинском радиозаводе «Полёт». Потом поехал на малую родину, там работал на заготовке сена. На четвёртом и пятом курсе руководил ДНД – добровольной народной дружиной – приборостроительного факультета. Пока учился, окончил и военную кафедру. В марте 1969 года получил звание «инженер-лейтенант».
Окончил я ЧПИ в марте 1969-го. И тут нас, несколько человек, вызывают в военкомат. Так, мол, и так, есть договорённость с вузом, что ЧПИ направляет несколько выпускников нашей специальности в армию, по запросу Министерства обороны. В армии был дефицит электронщиков. Я тогда уже отслужил. Призвать могли до 28 лет. Был бы чуть постарше – меня бы и не призвали, пойти мог только добровольно. Но что делать? Как говорится, надо – значит надо. А дипломы нам ещё не выдали, вызова – в какую часть нас направят – нет. Куда деваться? Мы были словно в воздухе подвешены: ни трудоустроиться, ни уехать никуда нельзя. И надо же на что-то жить! Пошли жаловаться в военную прокуратуру. Короче говоря, после всяких мытарств оформили нас на месяц уборщиками при институте, получили мы зарплату 70 рублей. Военкомат выдал проездные документы, и мы на месяц уехали в отпуск домой, а в мае пришёл вызов. Направили меня в часть ПВО, стоявшую в Челябинской области – ту самую, что прославилась после того, как сбили американский самолёт-шпион, пилотируемый Пауэрсом. Прослужил два года офицером в должности старшего техника системы СВК И РПК (система выработки команд и система передачи радиокоманд). Предлагали служить дальше, делать военную карьеру. Но я не захотел, так как звание и возраст не соответствовали выслуге лет.
После демобилизации Василий Анатольевич Лосев, помнивший меня ещё студентом, позвал работать в ЧПИ. Так что с 1971 года по настоящее время – 50 лет! – работаю в университете. Занимался научными приборами и оборудованием, работами по хоздоговорной тематике, в частности, охранными сигнализациями. Были и исследования по оборонной тематике. К сожалению, диссертацию не защитил – не было научного руководителя. Сначала этот вопрос как-то всё откладывался. А после развала СССР стало не до того.
На кафедре радиотехнических систем заведовал лабораторией. Много занимался общественной работой, с 1972-го по 1973-й – в месткоме Челябинского политехнического института. Несколько лет работал инструктором парткома ЧПИ, затем, также несколько лет, – в партбюро приборостроительного факультета. Сейчас заведую учебной лабораторией кафедры инфокоммуникационных технологий.
За свой труд неоднократно отмечен благодарностями и почётными грамотами, в том числе как один из лучших заведующих учебными лабораториями. Удостоен, в частности, грамоты Министерства науки и высшего образования РФ, а также грамоты за ликвидацию последствий падения Челябинского метеорита.
С будущей женой Валентиной Чикуновой познакомился ещё в студенческие годы. Она тоже окончила приборостроительный факультет ЧПИ и эту же специальность. У нас две дочери и четыре внучки.
Оглядываясь назад, могу сказать: жизнь прожил не зря. Но, глядя на нынешнюю молодёжь, хочу поделиться невесёлыми мыслями. В наше время больше уважали старших, было учтивое отношение к женщинам. По-моему, нередко современные люди живут бездуховной жизнью, стремятся лишь к материальным благам, всяческим удовольствиям.
Поэтому хочу обратиться ко всей нашей молодёжи: уважайте старших, цените то, что вам дано, настойчиво овладевайте будущей профессией, трудитесь на благо Отчизны, любите и берегите нашу Родину! Помните о тех огромных жертвах, которые принесла наша страна, чтобы победить фашизм!