– Андрей Владимирович, что дает археология человеку?
– Ощущение, что он не первый и не последний на этой земле. Кроме того, археология своими загадками бросает вызов человеческому интеллекту. Иногда ее рассматривают не как науку, а как разновидность криминалистики, которая обращена в прошлое. Таким образом, археологи имеют дело с детективным романом: и читают его, и пишут. Большинство людей не связывают слово «археология» с тем местом, где живут, что в корне неверно, поскольку археология присутствует повсюду. В разные периоды истории люди жили практически везде, за исключением, может быть, Антарктиды – и оставляли следы своего пребывания. Обычно местная археология не впечатляет людей: ведь где-то есть такие великие сооружения как пирамиды, Стоунхендж... Поэтому моя основная задача как археолога, ученого и специалиста состоит не только в обретении нового знания, но и в его передаче широкой публике; нужно показать людям, что мы стоим на плечах гигантов, благодаря которым человечество двигалось вперед, от первобытности к цивилизации. Ведь многое из того, чем мы сегодня пользуемся ежедневно, создано в далеком прошлом, и археология дает нам возможность увидеть прототипы этих предметов, истоки умений и технологий. Археология очень многогранна, в ней каждый найдет что-то для себя: кого-то привлекает приключенческая сторона, кому-то интересна интеллектуальная составляющая.
– Что побудило вас посвятить жизнь археологии?
– Случайность. Однако случайно выбрать археологию можно – но остаться в ней случайно нельзя. Очень часто молодых людей привлекает романтическая сторона археологии, возможность прикоснуться к тайнам древности. Однако вскоре приходит понимание, что это далеко не всё. Ведь основная работа археолога – не в поле, а в голове, когда находки осмысливаются, анализируются, ищутся аналогии и связи, определяется назначение того или иного предмета. Мой путь к археологии начался в детстве: в нашей школе набирали группу в археологическую экспедицию в Северный Казахстан и на Урал, и я попал в число ее участников. Я не знал, куда меня повезут, что это будет. Месяц без интернета и мобильной связи, а также физический труд – для сегодняшних студентов это катастрофа. Но у нас была замечательная компания, старшие товарищи помогали, мы очень комфортно себя чувствовали, получили ценный опыт сосуществования с разными людьми. На ходу учились всему, в том числе искусству интерпретировать находки. В момент раскопок памятники были не очень интересны, мы нашли лишь фрагментированные керамические сосуды без орнамента. Но тем не менее этой экспедиции было достаточно, чтобы я заразился археологией навсегда. Благодаря успешному окончанию физико-математической школы и знаниям, которые получил, за что бесконечно благодарен учителям, я смог уверенно начать погружение в археологию: ведь она требует и математического аппарата, и понимания многих физических процессов. Поступил на исторический факультет с дальнейшей специализацией в археологии, что дало мне более широкий взгляд на выбранное направление. На сегодняшний день в западных университетах археологов обучают целенаправленно, то есть минуют изучение истории. Может быть, они хорошо учат студентов ремеслу – но исторического видения не прививают.
– Как началась ваша профессиональная жизнь?
– Уже во время обучения мне выпала возможность ступить на профессиональный археологический путь. Все полевые работы должны быть лицензированы, для них требуется специальное разрешение – оно со времен императорской России называется «Открытый лист». Процедура его получения довольно сложна – необходимо подтверждение квалификации. Благодаря экспедиции на реке Зингейке, я еще студентом получил такой документ вместе с правом на проведение самостоятельных полевых исследований. А дальше успел поработать в школе, отслужить в армии, поступить на работу в Челябинский государственный университет, потом – в Челябинский педагогический университет, а затем меня позвали в службу государственной охраны объектов культурного наследия по Челябинской области. В 2000 году устроился в Южно-Уральский государственный университет – и стал одним из первых преподавателей только-только формировавшегося исторического направления. Затем я присоединился к Институту истории и археологии УрО РАН, оставаясь преподавателем ЮУрГУ; этот «параллелизм» сохраняется до сих пор.
– Чем вызван ваш интерес к эпохе бронзы на Урале?
– Должен признаться, что понимание всей глубины данной эпохи пришло ко мне не сразу. Ранее я занимался памятниками железного века – это красивые курганы, яркие находки. По разным причинам нам часто приходилось работать на поселениях и могильниках бронзового века, в том числе мы принимали участие в раскопках ныне знаменитых поселения и могильника Синташта. Постепенно стало ясно, что очень большой объем информации об эпохе бронзы требует осмысления. Мне предложили заняться ее исследованием. Это означало, что придется всё начинать с нуля: новая литература, новые находки, новые методики… Особого энтузиазма такая перспектива не вызывала. Позже я понял, насколько судьбоносным и продуктивным оказалось мое решение. Уже более 25 лет я занимаюсь эпохой бронзы, открывая всё новые страницы истории человечества, новые подходы к ней. Именно изучение этого периода раскрыло передо мной богатство интерпретаций. Я занимался исследованием поселений, могильников, останков животных и людей, что дало возможность воссоздать важную часть общей картины мира.
– Над чем вы сейчас работаете?
– Мне не удается ограничиться чем-то одним. Принимаю участие в ряде долгосрочных проектов. Много лет назад я был одним из первых, кто предложил схему радиоуглеродного датирования бронзовой эпохи. По сей день этот проект востребован многими археологами для упорядочивания материала в России и за рубежом. Интерес к теме проявляли специалисты по изучению эпохи камня, раннего железного века и средневековья – в результате сотрудничества с ними поле деятельности сильно расширилось. Сейчас поступают предложения по дальнейшим исследованиям в этой области.
Кроме того, в последние годы мы с коллегами плотно занимаемся социальной археологией, или археологией общества. Пытаемся реконструировать отношения между людьми, родство, связи – здесь нужны знания не только в области археологии, требуется мультидисциплинарный подход. На данный момент по человеческим останкам реконструируем диету, здоровье и генетическую структуру населения. Впервые можем обоснованно обсуждать такие вопросы как перемещение населения. Вещи могут распространяться отдельно от людей, а вот если мы видим генетическое сходство между жителями Урала и Центральной Европы, это говорит о родстве между ними, доказывая миграцию населения. Конечно, наше сотрудничество с генетиками еще только на заре своего развития. Можно сказать, что идет первичный сбор информации. Работы очень дорогие и высокотехнологичные, поэтому многие исследования финансируются Западом. Я, например, сотрудничаю с учеными Гарвардской медицинской школы, Копенгагенского университета и рядом других коллег.
Еще один проект, которым занимаюсь, – изучение истории войн и конфликтов на Южном Урале. Эта тема богата интересным материалом и нуждается в комплексном анализе, так что, можно сказать, я здесь тоже только начинаю прокладывать путь.
В общем, археология сегодня – это не история с лопатой, а технологически сложная область, которая сотрудничает практически со всеми науками: ботаникой, почвоведением, зоологией, геологией, физикой… Синтез столь разнородной информации – огромная проблема, с которой необходимо справиться.
– То есть, археолог должен уметь разбираться во всем?
– В археологии тоже есть специализации, но археолог должен понимать, как работают те или иные методы, иначе он не сможет провести качественный анализ результатов. Одни и те же данные интерпретируются разными специалистами по-разному. Конечно, большинство археологов заключены в рамки своей эпохи и ряда частных технологий, но для воссоздания полной картины истории человечества необходимо выходить за эти рамки. С одной стороны, археология принимает информацию от всех наук, поэтому проблема необходимости ее синтеза сейчас стоит особенно остро. А с другой – она является добытчиком информации, предоставляя коллегам описание и анализ различных объектов природы и человеческой деятельности. Чем ближе мы взаимодействуем с учёными других специальностей, чем лучше понимаем друг друга, тем надежнее и масштабнее результаты нашей деятельности. Археология балансирует между двумя крайними позициями. Одна из них – генерализующая, когда мы пытаемся выстроить прогнозы, уловить тенденции. Другая крайность – попытка изучить мельчайшие детали в их контексте. Оба эти экстремума в равной степени необходимы, но сочетать эти две крайности в одной голове – задача непростая. Выдающийся советский и российский археолог Лев Самуилович Клейн как-то сказал, что археолог должен обладать зрением орла – панорамным и концентрированным. Углубление в специализацию, когда знаешь всё больше о всё меньшем, гораздо проще – но тогда не произойдет того самого синтеза, который и ведет к пониманию картины мира.
– Как обнаруживаются археологические объекты?
– Большинство археологических объектов бронзы и других эпох видны на поверхности. Часть из них можно обнаружить с самолета и из космоса путем дешифрования данных аэрофотосъемки. Например, Аркаим прекрасно видно на фотоснимках. Такие объекты не всегда можно охватить глазом с земли. Бывает, что археологические объекты носят следы частичного разрушения – например, через городище проходит овраг или проселочная дорога и артефакты находятся буквально на поверхности. Многие находки не распознаются как археологические: обломки керамики несведущему человеку покажутся мусором – а археолог сразу определит эпоху, к которой они относятся. Кроме того, существует группа геофизических методов, например, геомагнитная съемка и георадар, которые помогают восстановить внутреннюю планировку изучаемых объектов. То есть к моменту раскопок получается набросок картины того, что некогда было на этом месте, и мы понимаем, откуда нужно начинать раскопки. Другими словами, есть много способов обнаружить археологические объекты – но основная задача состоит в их грамотном распознавании. Найдя культурный слой, то есть слой земли с признаками человеческой деятельности, мы приступаем к поиску артефактов и их последующей интерпретации.
– Что археологи делают, если несколько культурных слоев разных эпох находятся в одном месте?
– К сожалению, в таком случае приходится разрушать верхний культурный слой. Поэтому участок, подлежащий изучению, должен быть исследован сверху донизу. Печально знаменита история Генриха Шлимана, который, мечтая поскорее добраться до вожделенной Трои, фактически разрушил верхние слои. Ужас ситуации для него состоял в том, что позднее выяснилось: материалы времен Троянской войны тоже пали жертвой этой спешки. Для археологов исключительно важна стратиграфия, то есть порядок чередования напластований культурного слоя, который позволяет определить, что было раньше, а что после. Поэтому раскопки поселений проходят очень медленно и тщательно. Ведя раскопки любого археологического объекта, мы понимаем, что разрушаем его. И если мы чего-то не увидели и не задокументировали, то эта информация будет навсегда утеряна. Спустя много лет думаешь: «Нужно было набрать землю на раскопках того-то, и сейчас бы почвоведы нам сказали, что это было, а геоморфологи сообщили, какие материалы были включены, были ли там соли металлов». А сейчас эту информацию уже не восстановить. Поэтому раскопки – чрезвычайно ответственное занятие, документирование информации должно вестись всеми возможными способами.
Сегодня мы стараемся не прибегать к раскопкам памятников без крайней необходимости. На территории Челябинской области выявлено несколько тысяч археологических объектов, и хорошо, если в год копается хотя бы десять. Есть объекты, которые копаются многие годы, например, могильник Уелги в Кунашакском районе, где археологи работают уже восемь лет. Поселение Каменный Амбар мы начали раскапывать с 1990 года – и возможности этих раскопок до сих пор не исчерпаны. Но поскольку наука меняется у нас на глазах, мы стараемся сохранять некие резерваты, чтобы следующее поколение ученых могло применить свои методы к данному источнику знаний и извлечь свою информацию.
– Кому принадлежат найденные объекты?
– Всё, что связано с археологией, является федеральной собственностью и принадлежит государству. Условия очень жесткие, и после обработки артефактов мы обязаны сдавать все находки на государственное хранение. В этом смысле ЮУрГУ повезло – общими усилиями нашей группы и музейных сотрудников при поддержке руководства университета нам удалось создать в его стенах настоящий государственный музей «Народы и технологии Южного Урала», поэтому мы можем размещать наши находки здесь, экспонировать наиболее интересные из них. Ранее мы были обязаны сдавать найденные артефакты в Краеведческий музей, хотя в нем тоже ограниченное количество хранилищ, а коллекции пополняются каждый год. Музей, конечно, заинтересован в том, чтобы мы предоставляли красивые археологические материалы. Но основная масса находок не очень зрелищна. На поселении обычно обнаруживаем фрагменты керамики и кости животных. Такие рядовые коллекции тем не менее содержат ценную информацию.
– Ваша самая значимая археологическая находка?
– Псалии – детали конской упряжи. Это небольшие предметы, которые крепились на уздечку. Псалии, принадлежащие примерно одной эпохе, можно найти на пространстве от Центрального Казахстана до Центральной Европы. А находки более или менее сохранившихся колесниц есть только на Южном Урале. Колесничные комплексы и жертвоприношения лошадей – тема, которая выводит на огромный пласт вопросов лингвистических и технологических, об одомашнивании лошадей, на проблему связи с центрами первичных цивилизаций, в которых тоже были колесницы, и так далее. Псалии, которые мы нашли, являются ценным звеном в цепи ответов на эти вопросы. При помощи трасологии – науки о следах – мы выяснили, как они использовались. Возникла идея реконструкции упряжи, которую мой ученик, тогда еще студент ЮУрГУ, опробовал на своем коне. Тема оказалась интересна огромному числу людей, в том числе в Европе и США, и каждый год появляются десятки новых посвященных ей работ. Благодаря такой, невзрачной на первый взгляд, находке, нам удалось начать новый виток в археологической науке. Поэтому лучшая находка для археолога не всегда бывает яркой вещью.
Часто на раскопках ко мне подходят люди и интересуются, нашли ли мы золото. Услышав мой ответ, что мы здесь не за этим, говорят, что им непонятно, что мы тогда тут делаем. Мне несколько раз удавалось найти золото. Например, встретилось погребение молодого человека: скелет лежал на боку, в ладони – маленький кусочек золота. Рядом – жертвоприношения и детали лука; кости животных уложены в виде крыла над плечом усопшего. В такой неординарной картине золото оказалось лишь небольшой деталью.
– Расскажите о студенческих археологических экспедициях.
– Я уже много лет езжу в экспедиции со школьниками и студентами. Со школьниками оказалось проще – они были подготовлены, занимались в археологическом кружке. Со студентами ситуация иная: теоретический курс археологии, который они изучают, мало готовит к практической работе в поле. Подобного опыта у них просто нет, поэтому сначала дискомфорт и растерянность вызывает всё: палатка, сильный ветер, палящее солнце, речка вместо ванной. Здесь важна внутренняя готовность. Я всегда говорю им, что первая неделя – самая сложная, а к концу не захочется уезжать. В экспедиции вырабатывается рабочий ритм, студенты приспосабливаются к полевым условиям, даже начинают получать удовольствие от работы. Ведь такой свободы, которую человек чувствует в поле, в городе просто не получить. Конечно, сейчас существуют средства связи, студентам с ними гораздо проще. В последнее время в экспедицию стали приезжать родители – проверить, справляются ли их дети. Сколько лет я брал в экспедиции школьников – папы-мамы никогда не приезжали, было не принято. И дети не просили родителей приезжать. В этом смысле, конечно, есть изменения. Но моя задача состоит не в том, чтобы создать испытательный полигон для студента, а в том, чтобы обеспечить спокойную жизнь и работу.
Для студентов экспедиции – очень ценный и важный опыт. В городе мы наблюдаем разобщение людей, а в поле необходимо учиться жить и работать в команде. Здесь видно, кто чего стоит, кто ленивый, кто хочет помогать, кто готов прощать соседям мелкие грехи, а кто нет. Лекции и семинары, работа в архиве – всё это нужно, но только в экспедициях студенты получают неоценимый опыт сосуществования в коллективе, когда что-то нужно делать вместе, или это вовсе не будет сделано. Ребята учатся держать лопату, разводить костер из мокрых дров, устанавливать палатки, готовить на целый отряд. А вернувшись, потрясают воображение мам и пап, говоря, что готовили еду на тридцать человек, при том что до этого не стряпали ни разу. У них формируется ответственность, готовность отвечать не только за себя, но и за других: если ты проспал на завтрак, то на работу все выйдут позже и придется мучиться в самое жаркое время; если ты что-то сделал плохо или не доделал, значит, остальным придется переделывать или доделывать вместо тебя. Девушки, кстати, часто оказываются более работоспособными и организованными, чем парни, меньше боятся трудностей.
– Что вы посоветуете студентам, решившим связать жизнь с археологией?
– Быть готовыми к тому, что учиться нужно постоянно, иначе можно даже не пытаться начинать этот путь. Перед археологом всё время открываются новые страницы, поэтому у него никогда не будет абсолютного, конечного знания. Кроме того, археология сегодня – международная наука, поэтому знание языков необходимо. И, конечно, нужно быть готовым много читать. Археология очень многообразна, каждый может найти в ней свою нишу в соответствии со своими интересами; но нужно понимать, что эта наука – перекресток разных дисциплин; сложно стать хорошим археологом, не понимая, как обретается различное знание, как строятся те или иные выводы. В любом случае, археолог должен всегда оставаться открытым как для общения, так и для бесконечного потока знания, раскрыть тайны которого только ему под силу.