С тех пор прошло 75 лет. Понятно, что многие подробности событий того времени стёрлись из памяти, какие-то в ней тогда так и не закрепились, но некоторые запомнились навсегда.

Я как раз гулял на улице, и мне помнятся большие скопления людей под радиотарелками, часто повторявшееся: «Молотов! Молотов!». Именно он объявил тогда о нападении на нас фашистской Германии, начавшейся войне. Лица были суровы и сосредоточенны. Ночью Москва погружалась в кромешную темноту – все окна занавешивались светонепроницаемыми чёрными бумажными шторами, стёкла были заклеены бумажными лентами крест-накрест по диагонали. По улице ходили дежурные и выкрикивали номера комнат, где просачивался свет. Было тревожно и горестно. Кругом зажигались синие лампочки – тоже для маскировки. Радио не выключалось, чтобы в любой момент можно было услышать сообщение о воздушной тревоге. Они становились всё чаще.

Особенно запомнились ночные, когда среди ночи вдруг раздавалось: «Граждане, воздушная тревога! Граждане, воздушная тревога!» – и жуткий вой сирены. Вскакиваешь спросонок, не выспавшись. Начинается суматоха, всё надо делать быстро, а тут, как назло, не попадаешь в рукава и штанины, путаешься. Мама, естественно, занимается с маленьким, но то и дело кидается ко мне, чтобы в чём-нибудь помочь. Бежим по длинному затемнённому коридору, спускаемся по лестнице, выбегаем во двор и присоединяемся к толпе бегущих к бомбоубежищу в метро «Динамо». И не было ни разу, чтобы кто-нибудь из мужчин не подбежал к маме и не взял у неё ребёнка; дальше бежали вместе. Электричество в метро отключалось, эскалатор останавливался, люди рассаживались на платформе, на рельсах. Отбой воздушной тревоги был всегда долгожданным. Домой возвращались не спеша. Как-то увидели на дороге какое-то ограждение – сказали, что это неразорвавшийся фугас. Но чаще говорили, что тревоги учебные. Однако дома мы никогда не отсиживались. Говорили, что настоящие бомбардировки начались уже после нашей эвакуации.

Академию эвакуировали в Свердловск, а нас сначала в Бирск на реке Белой в Башкирии. Ехали мы туда восемь дней в товарных вагонах, так называемых теплушках. Двери были раскрыты, в проём положена широкая доска, и мы, ребятишки, сидели около неё и смотрели на неведомые края. Наш поезд часто ставили на запасные пути, чтобы пропустить эшелоны с войсками и вооружением, шедшие на запад. В Свердловск мы переехали поздней осенью. Нас называли «выковыренными».

Страна заботилась о военных кадрах для будущего, и потому отца на фронт не призвали. Но у слушателей академии была полугодичная фронтовая практика. Отец воевал под Оршей – занимался техническим обслуживанием самолётов дальней авиации.

Академия и мы вернулись в Москву в 1943 году. Не могу не вспомнить Салют Победы. Я его смотрел с балкона моего товарища – суворовца Володи Мушенко. Всё небо сияло в лучах прожекторов, было светло, как днём, и на этом фоне – огромный портрет Сталина.

Дату начала Великой Отечественной войны принято называть Днём памяти и скорби. Я убеждён, что это определение надо дополнить словами «мужества, стойкости и славы». Действительно, с самого начала войны был сорван гитлеровский план «блицкрига», а менее чем через полгода фашисты были отброшены от столицы нашей Родины, и уже тогда всем стало ясно: победа непременно будет за нами!